Святость и порок

Венеция начиналась с острова Торчелло, с самой высокой постройки на котором — кирпичной колокольни собора Санта-Мария Ассунта, одного из немногих зданий, затерянных среди островной растительности, — открывается бескрайняя морская гладь серебристо-зеленого цвета. Тут и там, до самого горизонта, разбросаны клочки суши, покрытые изумрудной травой, между ними в узких проливах мерцают воды лагуны. Тишину нарушает разве что редкий крик болотных птиц.

 

Туристов тут немного, но настоящий путешественник, оказавшись в Венеции, обязан побывать в месте, откуда началась история города. На северо-западе от Торчелло виднеются синие горные хребты, но полторы тысячи лет назад там полыхали пожары над руинами Аквилеи и Альтинума — римских городов, разоренных гуннами и лангобардами. Их жители, потомки племени венетов, покидали материк в поисках убежища на мелководных лугах Адриатики. Именно здесь, на острове Торчелло, они обрели приют. И в благодарность Богоматери, не оставившей изгнанников, торопливо возвели простой и строгий храм, где укрылись от морских бурь и стали возносить молитвы спасительнице. Немой язык раннехристианской архитектуры до сих пор говорит с теми, кто входит в базилику Санта-Мария Ассунта: ее незатейливое, даже грубоватое убранство повествует об искреннем служении первых островитян, об их презрении к комфорту и пышности, о силе веры, которую они принесли на эти морские равнины. 

 

 

К IX веку жители Торчелло и других городов лагуны постепенно перебрались на группу островов Ривус-Альтус. В 813 году Риальто стал столицей Венецианской республики и резиденцией ее правителя — дожа. Горожане укрепили берега, вогнали в илистое морское дно стволы альпийских дубов и лиственниц и заложили на них фундаменты домов. На каждом из почти 120 островков имелись свой колодец, луг для скота и церковь, без которой отныне невозможно было представить жизнь венецианца. Через каналы перебросили каменные мосты, а некоторые из протоков засыпали, чтобы в 1156 году на берегу лагуны появилась величественная площадь Сан-Марко. 

 

Ступая на монументальную шахматную доску перед главным собором города — как ни крути, проигнорировать Сан-Марко не получится, — сложно представить, что когда-то она была зеленой поляной. В начале IX века венецианцы завладели мощами святого Марка: узнав, что сарацины уничтожают христианские реликвии, два здешних купца выкрали мощи из Александрии, спрятав их под свиными тушами. Этот случай — не последний, когда набожность венецианцев толкнула их на грех. Бренное в Венеции всегда соседствовало с возвышенным. Святой Марк стал покровителем города, а для хранения его останков в 829 году началось возведение базилики Святого Марка.

 

Мощи сгорели в пожаре 976 года, но в период раннего Средневековья обладание реликвиями имело слишком большое значение, и церковь пошла на подлог. Перед горожанами разыграли спектакль, результатом которого стало чудесное явление утраченных, как казалось, мощей. Весь город постился и молился, чтобы господь указал место нахождения реликвии, горожане совершили крестный ход и, войдя в заново отстроенный собор, узрели, как одна из его колонн задрожала и упала, явив толпе гроб с останками святого. Обман приняли за чистую монету: праведные венецианцы по сей день верят, что собор стоит на святых мощах, а также в то, что в нем хранится рука святого Георгия, которой тот умертвил змия. 

 

 

Подвиг Георгия Победоносца тоже нашел отражение в истории города. Согласно легенде, на дне Венецианской лагуны жил дракон. Его дыхание окутывало морские воды туманом, в котором терялись и погибали рыбаки. Но с тех пор, как в лагуне появились гондольеры, чудовище больше не показывается, потому что боится их узких черных лодок и длинных весел: стоя во весь рост на борту лодки и уверенно замахиваясь веслом, гондольер словно пронзает им, как копьем, поверхность вод, поражая таящееся там морское чудище. При этом легенда о возникновении самой гондолы менее возвышенна и повествует о юноше и девушке, которым однажды ночью негде было предаться страсти. Бродя по Венеции в поисках тихого уголка, влюбленные воззвали к Луне, прося ее найти местечко, где они могли бы уединиться. Луна сошла с неба в воды лагуны, и нижняя ее часть, коснувшись холодной воды, почернела, став корпусом гондолы — в ней пара наконец предалась любви. 

 

Но вернемся к собору Сан-Марко: благодаря мастерству византийских зодчих, готическим сводам и ренессансной отделке базилика похожа на гору сокровищ, но во всей полноте ее великолепие раскрывается посетителю утренней мессы. Проникнув в густой мрак собора, вы окажетесь в просторной крестообразной «пещере», отделанной тусклым золотом. Под мраморными сводами царит гулкая тишина. Роскошь византийских мозаик приглушает строгий раннехристианский сумрак крипты, расписанной Откровениями и сценами из Евангелий так, что собор кажется исполинской каменной Библией. Эта церковь-книга, переплетенная в золото, внушает поистине святое благоговение, которое выносишь, пытаясь не расплескать, в шум и мирскую суету площади Сан-Марко. 

 

 

В Венеции несколько сантиметров отделяло вместилище духовности от средоточия политических интриг республики. Если собор — своеобразное сердце города, то его разум — это Дворец дожей. Здесь располагалась резиденция правителя, а позднее — камеры Советов, где под божественный свет, льющийся с необъятных полотен Тинторетто, решались судьбы граждан, объявлялись войны и плелись заговоры. Об одном из них — знаменитом заговоре Тьеполо 1310 года — сейчас напоминает барельеф «Старушка со ступой» на улице Де ла Каноника. Несколько венецианских патрициев затеяли свергнуть дожа Пьетро Градениго, но когда на подступах к площади Сан-Марко завязалась борьба, из окошка своего дома у Часовой башни некая синьора Росси сбросила на головы заговорщиков мраморную ступку. Главный знаменосец зачинщиков был убит, заговор — подавлен, а дож лично пообещал никогда не поднимать арендную плату старушке Росси и ее потомкам. 

 

 

В залах Дворца дожей вели и суд над преступниками. Осужденных на смертную казнь вешали рядом, на площади; виселица располагалась между двумя монументальными колоннами на набережной, в самом центре деловитой и парадной Венеции, ровно напротив Часовой башни — чтобы преступник видел точное время своей смерти. На южном фасаде базилики Сан-Марко каждую ночь горят два красных огонька — их мало кто замечает, но с ними связана история, которая едва не подорвала веру в правосудие. В 1507 году в Венеции за убийство, которого он не совершал, казнили молодого пекаря. Проходя ночью перед Дворцом дожей, юноша наступил на что-то в темноте — это оказался инкрустированный драгоценными камнями кинжал. Пекарю кинжал понравился, и он взял его с собой, но позже одумался и решил вернуть вещь туда, где нашел. Придя на площадь на рассвете, он обнаружил там то, что не заметил в темноте: тело молодого патриция, заколотого тем самым кинжалом. Пекаря схватили с оружием в руках и, вырвав под пытками признание, спешно повесили. А после казни выяснилось, что настоящий убийца — другой знатный венецианец, мстивший за честь жены. С тех пор на южном фасаде и зажигаются огни: они освещают то место, где когда-то разыгралась трагедия, и символизируют справедливость, озаряющую мрак. 

 

 

Правительство республики контролировало буквально все стороны жизни горожан. Среди прочего оно всячески поощряло проституцию. До 1421 года куртизанкам дозволялось разгуливать по Венеции где и когда угодно, но они так часто выбирали местом «охоты» церковные паперти, что решено было ограничить их деятельность одним районом. Куртизанки теперь не могли выходить в город по вечерам, а днем должны были носить желтый шейный платок и обходить стороной закусочные и трактиры.

 

Нет ничего удивительного, что в то время в Венеции рождалось множество нежеланных детей — по самым скромным подсчетам, здесь трудилось более 10 тысяч куртизанок. Многие из новорожденных оказывались в яслях для подкидышей у монастыря на улице Де ла Пьета, а один из мостов за мостом Риальто до сих пор носит имя Понте делле Тетте (мост Грудей), ведь именно там проститутки, привлекая клиентов, часто выставляли напоказ свои прелести.

 

Когда в начале XVI века отчаявшиеся венецианки подкидывали новорожденных монахиням, Джованни Беллини писал серьезные лица непорочных Мадонн с младенцами, за плечами которых сам воздух проникнут целомудрием и глубоким созерцательным раздумьем. Тогда же Тинторетто, сжигаемый воображением, мятущийся в поисках Бога, даром украшал стены и потолки венецианских зданий громадными торжественными полотнами. А Тициан устраивал у себя в саду безудержные оргии, служившие источником вдохновения для его «Вакханалий» и «Венер», прославивших венецианскую живопись. 

 

Местные художники писали праздники и карнавалы, дорогое убранство, чернокожих слуг, золото и жемчуга, мех, парчу и бархат, кружева, роскошных венецианок и статных патрициев. Плотское, суетное, преходящее, как воды лагуны, наполняет полотна одних венецианских мастеров; жаркий религиозный экстаз дышит с работ других. И нет ничего прекраснее, чем бродить по городу от одного шедевра к другому.

 

Картины Пьетро Лонги рассказывают о жизни венецианских казино, в которых местные жители собирались поболтать, сыграть в карты или кости, проиграть целое состояние или провести любовное свидание. В одном из них — казино Веньер, которое и сегодня открыто для публики, — имелось множество потайных лестниц и дверей, через которые посетитель мог ускользнуть незамеченным. Около главного входа в полу находился глазок, в который хозяева рассматривали гостей, прежде чем впустить. Такие же потайные отверстия есть в казино Нобиле и в Доме-музее Карло Гольдони, да и сейчас в городе хватает любителей подглядывать: у окон на вторых этажах домов то и дело встречаются маленькие шпионские зеркала.

 

Соблазны и искушения, которые предлагала Венеция на каждом шагу, ничуть не пошатнули благочестивую набожность горожан, и они продолжали решать неразрешимые проблемы молитвами. Рассказывают, что одна из таких молитв остановила чуму 1630 года в Корте-Нова — одной из подворотен неподалеку от площади Сан-Марко. Эпидемия унесла уже 50 тысяч жизней, когда молодая девушка по имени Джованна расписала стену в подворотне изображением Мадонны со святыми и стала молиться ей вместе с соседями. Болезнь остановилась именно в том переулке, и булыжник, преградивший ей путь, впоследствии заменили на мрамор кораллового цвета. После трехдневной молитвы, в которой приняло участие все население города, чума и вовсе покинула Венецию, и чтобы отблагодарить Богоматерь за чудо, горожане возвели грандиозную белоснежную базилику Санта-Мария делла Салюте, украшающую теперь Большой канал. 

 

 

В XX веке итальянские футуристы, обличая культурный груз, накопленный человечеством, в первую очередь прошлись по Венеции, назвав ее «величайшим борделем истории», который держится исключительно на изжившей себя поэтической символике романтизма. «Довольно нашептывать непристойные предложения всем земным путникам, о Венеция!» — писали футуристы о городе, со временем ставшем воплощением распутства, очарования и порока. 

 

Вездесущая здесь вода дробит реальность и множит свойства Венеции — и святость, и греховность. Но несмотря на то, что история города полна тайн, политических интриг, любовных авантюр, кутежей и преступлений, не стоит забывать, что Венеция все же грешила «с Библией в правой руке». Никогда, ни в горе, ни в радости, горожане не забывали возносить молитвы небесным покровителям, приютившим их на морских просторах Адриатики. Как писал Джон Рёскин в книге «Камни Венеции», «если какой-нибудь чужестранец захочет постичь, как и при каком духовном настрое зародилось владычество Венеции, какая сила вела ее, завоевательницу, на завоевания, да не станет он оценивать мощь ее арсеналов и численность ее армий, да не станет он вглядываться в пышность ее дворцов и разгадывать тайны ее Советов. Пусть поднимется на верхний ряд каменных ступеней, окаймляющих алтарь собора Торчелло, и оттуда обозрит мраморные ребра доброго храма-корабля и попытается ощутить ту же отвагу, которая наполняла их сердца, когда, вогнав в зыбкий песок сваи и отгородившись кровлей от гневного неба, все еще озаренного пламенем пожара, они объединяли силу своих голосов, дабы вознести древний гимн». Гимн гонимых, но не оставленных.