В поисках русского следа

«...Гилгит и Читрал берегутся особо. Если трудно идти на Ладак, то Гилгит и Читрал всегда под особым запретом. Лиловые и пурпурные скалы, синева снежных вершин. Каждый всадник в чалме привлекает внимание: не с севера ли? Каждая вереница груженых лошадок тянет глаз за собою... «Сундук», «караул», «самовар», «чай», «чепрак», «сюды-сюды», «кавардак», «колпак» и много других слов странно и четко звучат в кашмирской речи. И плетеные лапти напоминают о других, северных путях». Эти строчки о Каракоруме написаны в 1920-е Николаем Рерихом, чьи путевые впечатления подняли на ноги и повели в неизвестность не одно поколение путешественников. Вдохновили они и нас — на собственное открытие Пакистана, ключом к которому должен был стать именно самовар как символ русской культуры.

Добраться до Каракорума непросто — нужно проехать через полстраны, с юга на север. 20 лет назад этой дорогой, через Исламабад, Гилгит и Каримабад, проезжал Павел Лунгин со своей съемочной группой. В горах он снимал фильм о том, как в XIX веке маленькое княжество Хунза могло войти в состав России. Хунза не стала частью Российской империи, а фильм Лунгина так и не был закончен. Но вдруг люди еще помнят что-то о тех временах, и мы окажемся там к месту со своим самоваром?

Досье Discovery

Каракорум — одна из высочайших горных систем на планете, расположенная на территории современных Индии, Пакистана и Китая. Крупнейшие города региона — Гилгит, Скарду, Лех (историческая область Ладакх, центр буддизма в регионе). Район в древности имел стратегическое значение — через него проходило одно из ответвлений Великого шелкового пути, а вдоль Каракорумского тракта распространялся буддизм среди местного населения. В период британского правления (с 1840-х до 1947 года) пересечь Каракорум без специального разрешения было почти невозможно. О своем переходе через горы во время первой Центральноазиатской экспедиции (1924–1927) увлекательно рассказал Николай Рерих в путевом дневнике «Алтай — Гималаи».

Шум большого города

Основная часть нашей команды искателей приключений задерживается на неделю, поэтому налаживать контакты придется мне в одиночку. Наш не слишком туристический маршрут составлен верно — это стало понятно, когда в аэропорту Мултана меня, единственного белого человека, окружили несколько серьезных мужчин в чалмах, длинных рубахах, с автоматами через плечо. Судя по выражениям лиц, они давно не улыбались.

Просьбу, звучащую как приказ, — «садитесь в машину, мы доставим вас в безопасное место», — проигнорировать невозможно. Под строгим надзором я в автобусе прибыл в Лахор, где наконец-то смог затеряться среди спешащих куда-то людей.

Контраст между Лахором и Мултаном разительный. Местный журналист Нур, с которым меня удачно свела судьба, вызвался познакомить меня с Лахором. «Мултан просто очень чувствительный город, — поясняет он. — Тут же все помешаны на безопасности. Ты видел офис мобильной связи? Они обнесли здание колючей проволокой и поставили вооруженную охрану. Но Лахор — город свободы, тут хотя бы все улыбаются».

Если вы впервые окажетесь на улицах города вечером, то Лахор, который украшают старинные могольские мечети, индийские дома и постройки колониальной эпохи, предстанет огромным суетливым базаром. Все архитектурное великолепие мегаполиса тяжело разглядеть из-под рыночных навесов. Столпотворение на ярмарке еды — людей столько, что приходится медленно, но верно протискиваться сквозь толпу от одного кафе, где делают мороженое из куска льда, к другому, где лепят и жарят очень вкусные кебабы. Свернув в переулок, оказываемся на рынке одежды: на прилавках лежат костюмы — яркие, все в блестках. Дальше — рынок чайников, рынок мобильной техники, снова еды. Нур хватает меня за руку и тащит в узкий переулок, где мы спускаемся в подвал. Людей там еще больше, а лестницы ведут все ниже и ниже — это очередной базар, только подземный.

В Лахоре не найти спокойного места. Вокруг шумно, людно и витает миллион разных запахов — чтобы вынести в этом городе хотя бы день, нужно иметь невероятно сильную нервную систему.

«Ты очень смешной, — смеется Жубер, с которым я познакомился на следующий день в старом гестхаусе, затерянном в подворотнях Молл-роуд. — Пакистан — страна контрастов, а ты решил искать свой «русский след» в самом густонаселенном городе, да еще и выбрал субботний вечер! Там же полно народу, я даже за едой не рискую выйти на улицу в это время». Жубер Колонко — немец с совершенно несвойственными для его национальности именем и фамилией. Он журналист, ему чуть больше 40 лет, но писать он начал относительно недавно. Решив убежать от прошлой жизни, Жубер начал все с чистого листа в одном из самых неизведанных уголков земли — в Пакистане, который принял его как родного. Жубер несколько лет работает над тем, чтобы показать страну с хорошей стороны, без крови и войны. Он выглядит сильно уставшим, но он счастлив, чувствуя себя на своем месте.

Удивлению журналиста нет предела, когда он узнает о цели моего визита: «Вы действительно собираетесь объехать весь Пакистан в поисках самоваров?! Я всегда знал, что русские безумны. Только представь себе масштабы Каракорума!» Но его хитрый прищур подсказывает, что этот человек подаст идею, куда мне с друзьями, прибытие которых ожидается со дня на день, стоит отправиться. Действительно, Жубер рассказал о небольшой деревне на границе с Китаем. Дома в ней построены из камня и глины, а жители занимаются земледелием. Но самое интересное — там живут очень образованные люди, говорящие на идеальном английском. «Там я чувствую себя как дома, и, думаю, там вы найдете то, что ищете. Все эти твои русские слова — они их так и говорят».

Главная достопримечательность

Утром Лахор преобразился до неузнаваемости. Там, где я вчера продирался сквозь толпу, оказалась широкая улица. Не было автомобилей, рыночных навесов, не слышалось криков зазывал. Только начали открываться первые чайные. С Жубером мы присели за столик одной из них и заказали молочный чай. Пока ждали заказ, Жубер с заговорщическим видом пообещал устроить мне короткую, но познавательную экскурсию. «Слышал о кисса-хавани? Это настоящие рассказчики, главная достопримечательность этого города. Забудь о мечетях, фортах, архитектуре. Я покажу тебе подлинную историю».

Двор мечети Бадшахи пуст и залит солнцем. Из узкой темной ниши бесшумно появляется маленький старичок. Это Шами, ему 81 год, он гид и говорит по-английски. Шами — кисса-хавани, рассказчик. Когда-то эта профессия была очень популярна. Эти люди собирались на базарах и рассказывали истории. Где реальность в их повествовании, а где вымысел, отличить было невозможно.

Шами неплохо жил при англичанах, пока бродячий астролог не объявил его «аалим» — избранным. Мачеха пыталась отравить его из зависти, и тогда Шами сбежал из семьи, бродяжничал и голодал, пока не прибился к борцам за свободу Индии. Те кормили мальчика, он же в ответ готов был ввязаться в любую авантюру. Он агитировал на улицах против британцев, а однажды собрал толпу, обучил ее кричать революционные речевки и привел к зданию мэрии.

В 1947 году, когда Шами едва исполнилось 15, Британская Индия, истекая кровью, распалась на два новых независимых государства. Мусульманин Шами с друзьями устроили в подвале брошенного дома убежище для индусов и помогали им выбраться из Пакистана. Индия и Пакистан уже ненавидели друг друга, но новая граница еще не успела зарасти колючей проволокой. Многие высокопоставленные индусы обязаны Шами своей жизнью.

Дальше история старика становится совершенно фантастической. Он вдохновенно рассказывает о том, как писал письма всем лидерам Пакистана, объяснял им, как нужно управлять страной, и даже предлагал себя в качестве советника. И о том, как повздорил с американским послом, после чего Шами запретили заходить на территорию Лахорского форта.

Шами говорил, пока его речь не стала совсем неразборчивой — он устал. Мы попрощались, поднялись и решили просто прогуляться в тени молитвенных залов мечети Бадшахи. «Он последний остался. Последний рассказчик кисса-хавани. Запомни Шами — вместе с ним умрет история», — грустно сказал Жубер.

Рядом с Бадшахи пролегает короткая улица с незамысловатым названием Фуд-стрит. Ее украшают фасады красивых домов, принадлежавших до революции индусам, и здесь чувствуешь себя как в далеком прошлом, в доколониальной Индии: ты под стенами мечети, над тобой нависают дома, «слепленные» из целого набора ярких элементов. Днем здесь ни души, а вечером ходят бродячие музыканты-суфии и собирают подаяние. Под неприметной вывеской Cooco’s Den стоит зазывала и приглашает подняться наверх, в маленький ресторан со скромным меню из пары блюд и молочного чая, чтобы оценить «лучший вид на мечеть Бадшахи». Впрочем, люди приходят сюда не только ради вида, но и ради хозяина ресторана — человека по кличке Кокос.

Икбал Хусейн уже и не помнит, почему его так прозвали друзья. На самом деле он довольно известный человек в городе, о нем в свое время писал даже американский журнал Time. Икбал, наверное, самый необычный художник в Пакистане, ведь героинями его картин часто становятся проститутки. Но на полотнах не просто обнаженная натура, на них — история жизни квартала красных фонарей в Лахоре, расположившегося прямо под стенами мечети. Икбал приглашал женщин к себе, разговаривал с ними, чтобы потом на холсте передать специфику непростого занятия в мусульманском обществе. И это не случайно: он родился в квартале красных фонарей, его мать тоже работала здесь.

Коридоры на нескольких этажах дома Хусейна превращены в музейные галереи. Здесь не только его работы, но и антиквариат со всего света, который хозяин собирает столько, сколько себя помнит. «Лично я представляю ислам. Но смотрите, вот статуя Девы Марии, это — индуистские статуэтки, вот голова Будды, а этот здоровенный бюст — из Афганистана», — Икбал показывает свои сокровища и не может вспомнить, как и при каких обстоятельствах появилась в его доме та или иная вещь. В общем, это и не столь важно. Он создал дом, полный контрастов, напротив главной святыни Лахора, и этот дом — еще одно произведение искусства. Посетители после ужина с любопытством обходят все его колоритные коридоры и заваленные вещами комнатушки, но никто ничего не покупает. «Люди до сих пор верят, что картины человеческих несчастий приносят в дом неудачу, — Икбал с улыбкой разводит руками. — Им важно, чтобы цветовая гамма картины подходила к их занавескам. Как можно в таком случае говорить об искусстве?»

Ночь божеств

Чем ближе ночь, тем многолюднее и шумнее становится на улицах города. Надвигается очередное безумие, и Нур, утверждающий, что Лахор — город свободы, сегодня обещает доказать это. Доказательств, по правде, уже не нужно, но я с удовольствием принимаю его предложение, и вот мы уже мчимся на мотоцикле среди десятков повозок, автомобилей и сотен людей. Мы едем на ритуал суфиев. Официально он называется «сама», однако здесь просто говорят, что настала суфийская ночь. В небольшом храме собираются музыканты и поэты, издревле составляющие костяк философского течения ислама, и устраивают целое представление: играют ритмичную музыку, читают молитвы и впадают в транс.

С годами суфизм совершенствовался, впитывал новые духовные практики и в итоге раскололся на сотни видов. Всем известен танец дервишей в Турции — это один из видов ритуала сама. Среди пакистанских суфиев практикуется другой ритуал: они бьют в барабаны, поют молитвы и танцуют до тех пор, пока не впадают в транс.

Если не знать, что находишься в мечети, то во время самы ощущаешь себя в индуистском храме на очередном из сотен праздников. Когда зажигают свечи на подносах и выключают свет, барабанщики начинают отбивать ритм. Постепенно к ним присоединяются певцы — один за другим собравшиеся издают какие-то звуки, появляются первые танцоры. В итоге почти все присутствующие подключаются к церемонии: кто-то поет, кто-то танцует, кто-то подыгрывает барабанщикам, задающим ритм. «Это наша лучшая традиция. Наблюдай, время у нас до самого утра», — говорит Нур и присоединяется к танцующим.

Когда через несколько дней наша команда была в сборе, мы еще раз посетили крышу ресторана Cooco’s Den. Солнце заходило прямо за минарет Бадшахи, внизу сновали рикши и запряженные ослами повозки, вокруг летали самодельные воздушные змеи. Наш новый знакомый Шахид, узнав, что мы направляемся на север, попросил нас передать поздравления со свадьбой его брату. «Он живет в маленькой деревне на самом севере, в долине реки Хунзы. Дома там сделаны из камня и глины, очень красивые. Вам понравится».

Стало совершенно очевидно: нам не избежать этой загадочной деревни, о которой говорил Жубер. Теперь у нас появились контакты и координаты — время отправляться в путь, по самому интересному маршруту в Пакистане, в горы Каракорума. Именно там находятся знаковые места: самая трудная вершина К2, древний Кашмир и высокогорное Каракорумское шоссе — чудо света, как считают китайцы.

Добрый друг самовар

Дорога из Лахора на север занимает два дня, если нигде не останавливаться. Каракорумское шоссе совсем не похоже на шоссе в привычном понимании этого слова. Поначалу это просто хорошая двухполосная дорога, но чем дальше в горы, тем хуже она становится, превращаясь в конце концов в размытую потоками воды и разбитую камнепадами грунтовку. Отрезок от Исламабада до китайского Кашгара — один из участков Великого шелкового пути, одно из множества ответвлений которого вело в Индию. И именно Каракорумский тракт был самым тяжелым и опасным, ведь путешественникам приходилось преодолевать высокие перевалы второй по высоте горной системы мира.

Дорога очень важна для местных жителей, это единственная артерия, которая связывает их с миром. Вдоль тракта сосредоточена вся их жизнь, по нему они перегоняют коз, мигрируют всей семьей, погрузив свой нехитрый скарб на мулов, — в поисках новых пастбищ.

Остановившись на привал, мы оказались по соседству с одним таким вот караваном — с мулов слезли дети и начали устанавливать навесы от дождя, который обещал начаться с минуты на минуту. Мы решили познакомиться с ними, но нашего парламентера приняли очень холодно. Глава семьи, мужчина с самой большой чалмой на голове, жестами попросил его уйти. На помощь нам пришел… самовар. Процесс его розжига вызвал у мужчин и детей неподдельное любопытство, и уже через пять минут с нами рядом сидели все мужчины из караванного лагеря. Дождь уже накрапывал, а самовар никак не хотел разжигаться. Через несколько минут подошел «старый знакомый» и пригласил нас к себе под тент, где горел костер, на котором уже закипал чай.

Караван состоял из пуштунов, кочующих между Афганистаном, Пакистаном и Индией. Их родина — Иран. Пуштуны любят яркие цвета одежды и уважают традиционный кочевой образ жизни. И самое главное, они определенно знают, что такое самовар. В XVIII–XIX веках русские активно торговали в Афганистане, Иране и на севере Пакистана, там, куда еще не успели дойти англичане, колонизировавшие Индию.

Семья, с которой мы познакомились, кочевала от северной границы Пакистана на юг. Приближалась зима, и кочевники шли в теплые долины, где они смогут прокормить свой скот. У пуштунов есть кодекс чести пуштунвалай — по сути, свод законов для этих людей. Один из пунктов кодекса — гостеприимство, возможно, именно поэтому очередной вечер застал нас здесь, под пуштунским тентом, где сухо и тепло, за чашкой ароматного горного чая. С нами, правда, никто не разговаривает — мужчины крутят в руках наш самовар, и в их речи постоянно проскакивает это слово. И хотя мы не можем наладить с ними контакт — никто из пуштунов не говорит по-английски, а мы не знаем и пяти слов на пушту, — мы счастливы. Нам уже достаточно того, что русские слова здесь знают, а это значит, что мы на верном пути.

Каракорумское шоссе неумолимо поднимается все выше. Туда, где у нынешней границы Пакистана с Китаем, на Хунджерабском перевале, достигает наивысшей точки — 4693 метра над уровнем моря. Где-то там, в Хунза-Нагаре, одном из округов пакистанской провинции Гилгит-Балтистан, между перевалом на севере и недавно возникшим озером Аттабад находится цель нашего путешествия — деревня счастливых людей.

До 1891 года Хунза была независимым княжеством со своим правительством во главе с эмиром. Именно здесь в конце XIX века произошел один из финальных эпизодов Большой игры — противостояния России и Англии за влияние в Центральной и Восточной Азии. Главная рукотворная достопримечательность Хунзы — форт Балтит в Каримабаде, где заседал эмир.

Самовар эмира

На узких улочках Каримабада преобладают лавки и магазинчики, где можно купить настоящий антиквариат. Правда, торговцы часто пытаются выдать за старинные вещи китайские подделки и дешевую бижутерию, так что прежде чем что-то купить, нужно внимательно изучить товар. На витринах большинства таких магазинов (или прямо у входа, если витрины нет) красуются самовары. Одни из Кашмира — по форме они похожи на кувшины. Другие, очень пузатые, настолько огромны, что из них можно, кажется, напоить целую армию. Попадаются и копии тульских самоваров — с украшенными тонкой резьбой стенками. Эти самовары были сделаны в Иране, они безумно дорогие и ждут своего особого покупателя.

Кстати Пожилой хозяин одного неприметного магазинчика каждое утро выносит на улицу большой самовар, ставит его на ступеньку перед входом и садится рядом. Самовар не для продажи — он, по словам старика, принадлежал самому эмиру Хунзы.

Мощеная извилистая дорожка между лавками ведет к огромному форту Балтит, на протяжении столетий служившему резиденцией эмирам Хунзы. Это настоящая крепость с каменной башней, узкими и неуютными коридорами внутри. Отсюда удобно было контролировать Каракорумский торговый тракт: Балтит высоко возвышается над дорогой, так что даже невооруженным взглядом видно проходящие караваны. Здесь ступала нога капитана Бронислава Громбчевского — одного из лучших наших путешественников и разведчиков. Здесь провалил переговоры с эмиром Фрэнсис Янгхазбенд — английский полковник, впоследствии возглавивший Королевское географическое общество. Даже сегодня его имя известно каждому британцу.

Если повезет, то экскурсию по форту для вас проведет Эджазула Баиг — потомок визиря Хунзы. Нам повезло. В одной из темных комнат форта Эджазула собрал целую библиотеку, где хранятся фолианты, посвященные истории его семьи и княжества, которым управляли его предки. Хранитель провел нас по комнатам, рассказывая, как на старой скамье на крыше, откуда открывается прекрасный вид на закат, общались русский капитан и эмир Хунзы. Как Громбчевский подарил эмиру свою саблю и оставил в форте походный самовар. Сабля висит на самом видном месте в одном из залов — драгунский палаш, сделанный в Златоусте, как гласит гравировка на нем. А невзрачный и потускневший со временем самовар выставлен в самой светлой комнате — это единственный в ней экспонат.

Дорога, которой нет

Еще недавно добраться до деревень в верхних течениях Хунзы было нетрудно — требовалось лишь поймать попутку по Каракорумскому шоссе в сторону Китая. Но пять лет назад в среднем течении реки произошел мощнейший обвал, и 15 километров Каракорумского шоссе исчезло. А вместе с ними — десятки деревень вдоль берегов Хунзы, которые затопила поднявшаяся вода, образовав озеро Аттабад. Шоссе до сих пор не восстановили (хотя китайцы и пробивают сквозь горы новую дорогу, обещая закончить работы через пару лет), и поэтому единственный способ двигаться дальше — найти лодку.

У края шоссе расположена временная база лодочников. На мелких деревянных посудинах с двумя слабыми моторами они наловчились перевозить все: людей, скотину, разные грузы и даже автомобили. Перегружать эти лодки опасно. Выше по реке очень сильное течение, и лодочнику каждый раз приходится выжимать максимум из двигателей, чтобы его ветхую посудину не опрокинуло. Только представьте, насколько опасно проделывать такой маневр, когда поперек лодки стоит машина! За неделю до нас здесь утонула лодка, перевозившая джип, — не в первый и, надо думать, не в последний раз.

Проблемы с нашим плавсредством начались примерно на полпути. Лодка шла против течения и, казалось, не трогалась с места. Течение только усиливалось, а путешествие явно затягивалось: мы планировали пересечь Аттабад засветло, но сумерки застали нас посреди озера. В темноте были отчетливо видны языки пламени, вырывавшиеся из выхлопных труб перегруженных двигателей. Нам оставалось только надеяться, что старые двигатели не заглохнут, или что хуже — не взорвутся. Когда через несколько часов лодка все же вошла в тихую заводь и вдали показались огоньки на противоположном берегу, мы смогли облегченно вздохнуть.

Мы стали еще на один шаг ближе к «деревне счастливых людей», о которой рассказал Жубер Колонко в Лахоре. Это место называется Гожал — оно спрятано в горах между Хунджерабским перевалом и озером Аттабад.

На переправе нас встретили как самых дорогих гостей — о нашем приезде, к немалому нашему удивлению, все знали. Знакомый из Лахора, который пригласил нас на свадьбу к своему брату, рассказал о российских туристах еще нескольким братьям, а те — другим братьям. Так что «в порту» нас встречал очередной брат брата нашего друга и повез нас, что не удивительно, к своему брату. В конце концов братьев оказалось так много, что мы решили: слово «брат» — это скорее фигура речи.

На жизнь людей в долине Хунзы сильно повлияла близость к Китаю, а также политика Пакистана, точнее — отсутствие какой-либо помощи от него в течение последних лет. Здешние жители, хунзакуты, — исмаилиты, и сегодня они, пожалуй, самая толерантная мусульманская община в мире. Ее возглавляет миллионер Ага Хан IV, ведущий свой род от пророка Мухаммеда. Исмаилиты легко находят общий язык с христианами, буддистами, талибами, живут мирно и свободно, несмотря на то что их территория со всех сторон граничит с «горячими точками».

Через Гожал проходила тропа хиппи, которые в 70-х шли в Индию. Они и открыли это место для западных туристов. После этого сюда попали иностранные благотворительные организации. Один из самых известных меценатов — американец Грег Мортенсон. После неудачного подъема на вершину К2 он выздоравливал в деревне Корфи в Балтистане. Мортенсон видел, как детям приходится учиться, сидя на холодной земле, и через некоторое время построил в поселке школу. Свою историю он рассказал в книге «Три чашки чая», ставшей бестселлером, а после этого организовал гуманитарную программу на севере Пакистана.

Если верить рассказам Жубера, то самое живописное место в этих краях — это деревня, запертая в крохотной долине между двумя ледниками на озере Борит. Когда мы добрались туда, поселение оказалось практически пустым. Вокруг полей и абрикосовых садов стояло несколько глиняных домиков, в полях трудилось несколько стариков. Над нами нависали снежные шапки гор, отражающиеся в глади озера. По прошествии времени понимаешь, что это одно из самых красивых мест, которые ты видел в жизни, но тогда за 14 дней путешествия горные виды уже приелись, и поселение казалось «обычным».

Мы развели костер, набрали в самовар воды прямо из озера и начали закидывать угли в трубу. Честно говоря, у нас опять ничего не получалось, вода никак не хотела закипать, но на огонек собрались деревенские с полей. «Сейчас здесь почти никого нет, — все в деревне Пассу, за ледником, — сказал один из стариков. — Переночуете здесь, а завтра с утра перейдете через ледник». Местные и правда говорят на отличном английском.

Весь вечер они рассказывали о жизни в Хунзе. Благодаря Ага Хану IV во всех деревнях Гожала есть бесперебойное электричество. Для Пакистана это редкость, ведь даже в крупных городах электричество могут выключать каждый день. В Гожале жизнь спокойная и размеренная, всегда есть продовольствие, и обычно беспокоиться не о чем. Местные получают качественное начальное образование с помощью негосударственных организаций и уезжают доучиваться в Лахор или какой-нибудь другой крупный город Пакистана. Там они проводят какое-то время, но как только у них появляется семья — возвращаются в родные края к привычной жизни в полном довольствии. В здешних деревнях царит негласный коммунизм — все выращенное и собранное делится между соседями. Так что, если год выдался неудачным у одной семьи, ей обязательно поможет другая.

К Пассу мы вышли к вечеру следующего дня. Что характерно, здесь тоже знали о нашем визите. Пока мы шли по улице, из окон и дверных проемов за нами с интересом следили жители деревни. Они выглядели как европейцы — у многих были голубые глаза и русые волосы, говорили они на чистом английском и были по-восточному кротки и вежливы.

Лучшее время для праздника

Мы бы с удовольствием задержались в Пассу подольше, но нам нужно было успеть на свадьбу, куда, как оказалось, съехались почти все, с кем свела нас судьба во время путешествия по стране. В доме жениха с раннего утра накрыты столы с угощениями, вокруг много народа, но жениха легко узнать — он в ярком красном наряде и белой чалме, сбоку висит сабля.

Гости прибывают. Один за другим они подходят к виновнику торжества и осыпают его голову сладостями. В конце концов конфеты оказываются повсюду, парочку карамелек можно было найти даже в плове. Вдоль стены стоят музыканты, они играют почти без перерыва. Когда приходит время ехать к невесте, музыканты идут первыми, следом за ними — жених, плечи которого женщины посыпают сахаром.

Кстати Мест всем в свадебном кортеже не хватает, поэтому многие залезают на крыши машин. Нам, как особым гостям, выделили целый джип — передвигаться по непростым горным дорогам удобнее именно на полноприводном автомобиле.

Несмотря на небольшие расстояния между деревнями, путь может занять несколько часов. А если это свадебный кортеж, то наберитесь терпения. Машины будут постоянно останавливаться, мужчины будут выходить и танцевать — и так десятки раз. «Осень — лучшее время для праздника, — рассказал друг жениха, пока мы петляли на джипе по дорогам. — В это время года свадьбы у нас играют почти каждый день: урожай уже собрали, и можно щедро угощать гостей».

До деревни невесты мы добрались только к обеду. Здесь также видны приготовления к торжеству. Вокруг площади прямо на земле расстелены скатерти, на которых выставлено богатое угощение. Мужчины и женщины рассаживаются по разные стороны, а в центре остается место для молодоженов — невеста, как и жених, в расшитом ярко-красном облачении. Когда имам заканчивает обряд бракосочетания, все приступают к пиршеству. Танцы, песни, фотографии на память — свадьба в долине Хунзы по составляющим элементам не отличается от аналогичного торжества в России. Мы старались участвовать наравне со всеми: танцевали вместе с хунзакутами, угощали их чаем из нашего самовара. Когда начали дарить подарки, мы не остались в стороне — вручили новобрачным расписные ложки, которые ехали с нами от самой Москвы.

Праздник закончился на сентиментальной ноте, ведь невеста навсегда покидала родной дом. Ее провожали другие женщины селенья — в знак привязанности они целовали друг другу руки. Но никакой грусти нет: слезы на глазах женщин и мужчин — это слезы счастья.

На земли этих людей заявляли права и русские, и англичане. Но ни тем, ни другим не удалось поменять традиционный уклад жизни местных, хотя хунзакуты и переняли часть культуры иностранцев. Они до сих пор помнят своих гостей — капитанов Большой игры, а русские самовары, которые тогда попали в эти удивительные края, замечательно здесь прижились, даже слово «самовар» осталось в местной речи. Воспоминания о событиях 120-летней давности да немногие артефакты тех времен — собственно, это все, что напоминает здесь о русской культуре. Долина реки Хунзы до сих пор находится в почти полной изоляции от внешнего мира. Вокруг многотысячные перевалы и «горячие точки», а сама территория — предмет спора между Пакистаном и Индией. Но несмотря ни на что, эти места по праву носят неофициальный титул «деревень счастливых людей».

А мы уйдем на север

Север Пакистана — чрезвычайно колоритное место, еще относительно недавно популярное у путешественников со всего света. После сентября 2001 года поток туристов почти иссяк, и сегодня сюда добираются самые отчаянные авантюристы. Что же влечет их в Гилгит-Балгистан?

Долина реки Хунза окружена величественными горами, высотой более 6500 и даже 7000 метров, которые защищают ее от ветров. Здесь сходятся три величайшие горные системы — Гималаи, Каракорум и Гиндукуш, и пять из 14 восьмитысячников Земли находятся здесь же, в Гилгит-Балтистане. Это Чогори (она же К2), Нангапарбат, Гишербрум I и II, Броуд-пик. Неудивительно, что путешественники, побывавшие здесь в разные годы, называют этот оазис одним из самых красивых мест на планете. Горными пиками можно любоваться бесконечно, и со временем вы будете безошибочно определять, какой горе принадлежит тот или иной отрог. Кроме того, здесь выращивают восхитительные абрикосы, из которых делают не менее восхитительную курагу.

Форт Балтит в Каримабаде — здесь решалась судьба маленького княжества Хунза в конце XIX века. Архитектура крепости отдаленно напоминает ансамбль тибетского дворца Потала в Лхасе — Балтит, судя по всему, строили тибетские мастера. В ходе последней масштабной реставрации, предпринятой в 1990-х годах, было установлено, что строительство форта началось в VIII веке. Сегодня форт служит музеем, где выставлены не только вещи правителей княжества, но и предметы, которые попали сюда во время Большой игры. Судя по библиотеке и обилию иностранного оружия в экспозиции, Балтит — настоящий памятник эпохе колонизации.

Город Скарду — самый крупный населенный пункт в регионе Гилгит-Балтистан. В Скарду есть роскошные пятизвездочные комплексы и, конечно, гостиницы попроще, и это не случайно. Отсюда, как правило, стартуют альпинистские экспедиции на ближайшие восьмитысячники, здесь же начинают путешествие в национальный парк «Деосай» — самый высоко расположенный резерват на планете (в среднем 4150 метров над уровнем моря). Заповедник был создан в 1993 году для поддержания численности гималайского бурого медведя, который, по всей вероятности, «ответственен» за появление легенд о йети. Можно встретить здесь и снежного барса.

Веревочный мост через реку Хунза в местечке Пассу — идеальное место, чтобы проверить, насколько ты отчаянный путешественник. Уже один его вид внушает недоверие — сможет ли эта хлипкая конструкция, протянувшаяся на 200 метров, вас выдержать? Тем более что рядом висят остатки предыдущего моста, угрожающе раскачиваясь на ветру. Большие расстояния между досками, на которые надо ступать со всей осторожностью, вынуждают крепко держаться руками за веревочные поручни, когда пытаешься сделать шаг. А ведь местные жители, пересекая реку по этому мосту, еще умудряются нести разную поклажу!

Ледник Сиачен — самый протяженный на планете, если не считать антарктических. Его длина около 75 километров, а перепад высот — от 5753 до 3630 метров. По леднику проходит линия соприкосновения индийских и пакистанских войск (весь регион Гилгит-Балтистан — предмет спора между двумя этими странами), и большая часть ледника на сегодняшний день контролируется Индией. Тем не менее с подконтрольных Пакистану территорий на ледник, который неофициально называют «Снежным морем», регулярно ходят туристические группы. Чтобы попасть в такую группу, нужно иметь уровень физической подготовки выше среднего.

Большая игра

В конце XIX века Российская и Британская империи сошлись в так называемой Большой игре: страны «делили» Азию, и сферы их влияния вплотную соприкоснулись на севере современного Пакистана, в княжестве Хунза, где Россия искала путь в Индию. В то время Англия уже колонизировала Индостан и двигалась на запад, расширяя свои владения. Задачей России было перевалить через Каракорум, а англичане, в свою очередь, пытались не допустить этого. Русский капитан Бронислав Громбчевский в 1891 году сумел убедить эмира Хунзы Сафдар-хана примкнуть к России (по другой версии, эмир сам пожелал этого). Громбчевский так записал в дневнике: «Уезжая из Канджута (второе название княжества Хунза. — Прим. ред.), я оставлял хана серьезно больным. Тем не менее он принял меня во дворце и в торжественной прощальной аудиенции, в присутствии сановников страны и послов из Гилгита, поручил мне довести до сведения государя императора, что он просит принять его и страну в подданство России». Узнав об этом, Англия ввела войска в долину Хунзы, мотивируя решение тем, что хунзакуты не оказали должного уважения их послу. Немногочисленному русскому посольству пришлось отступить. В конце концов Россия и Англия поделили Азию: русские отдали Афганистану Вакханский коридор, отделявший Таджикистан от Хунзы, которая стала колонией Англии. Не имея общей границы с Хунзой, Россия больше не могла повлиять на судьбу княжества.