В самое пекло

Вулканы привлекают толпы туристов. Здорово пройтись по прокопченному склону, потрогать обугленные деревья, протереть между пальцами вулканическую пыль и представить, каково это — быть тут во время извержения. Людей, которым удалось оказаться на склоне извергающегося вулкана, гораздо меньше. Discovery нашел одного из тех, кто не побоялся, — российского фотографа, однажды соприкоснувшегося с горячим дыханием одного из камчатских вулканов.

В этой безумной истории сплелось все – и фотография, и опыт, и личные отношения. В ноябре 2012 года отправился в долгожданную командировку на Камчатку — где  в ночь с 26 на 27 ноября внезапно для всех началось извержение вулкана Плоский Толбачик, которое впоследствии даже получило собственное имя — «Трещинное извержение имени 50-летия Института вулканологии и сейсмологии на Толбачинском долу», в честь того самого института, которое «проморгало» все признаки о его начале.

Все извержения, которые происходят в России — будь то на Сахалине или на Камчатке — случаются на очень большой высоте, а значит подобраться поближе к огнедышащей громаде не так-то просто. Нужно подниматься на две с лишним тысячи метров на конус извергающегося вулкана — вполне серьезное восхождение, даже без оглядки на лаву. Извержение на Толбачике — боковое, из трещины. Можно сесть на вертолет и подлететь поближе к происходящему: поэтому на Толбачинское извержение стали организовывать вертолетные экскурсии.

Я мечтал снять извержение. Именно снять — даже больше, чем увидеть. Чтобы подобраться поближе, я пробовал договориться с местной администрацией, с турфирмами, с туристами… Я был готов отдать все деньги со своей карты, чтобы меня посадили на вертолет — но не получилось. Я попал на Камчатку — а извержение буквально уходило у меня из-под носа.

Предыдущее извержение Толбачика в 1975 году, которое было тоже трещинным, продолжалось полтора года, — вот о чем я думал тогда, надеясь, что и это продлится не меньше. А это значит, что у меня еще было время.

Через пару недель я окаался в Югре на пресс-конференции с губернатором округа, когда мне позвонил Константин Лангбурд, старый закаленный походник с Камчатки и организатор сложнейших экспедиционных туров по ее неспокойной земле, и сказал:   «Антон, делай что хочешь, но ты должен быть тут 24 декабря».

Не выходя из зала, я купил билет на самолет. Но через пару дней их пришлось сдать: Константин сообщил, что мол, ничего не складывается,  «не дают погоду» для вертолета, а на снегоходе уже не проехать. Но прошло еще два дня, и он снова позвонил мне, все с той же фразой, только с новой датой. «Делай что хочешь, но будь тут 2 января», — кричал он мне в трубку. Так что  когда вся страна доедала оливье перед телевизорами, я был на Камчатке.

Прибыв на место, пришлось вновь включить «режим ожидания» — вылет из села Лазо, откуда начинаются все туры к Северной группе камчатских вулканов и можно пешком дойти до Долины Гейзеров, дали только 6 января — все постпраздничные дни не было подходящей погоды. Словом, когда дело, наконец, дошло до посадки в вертолет (за места у окна развернулась настоящая битва), мы — я, еще два фотографа и три камчатских гида, — решили, что стандартной программы, состоящей из облета вулкана на вертолете, получасовой высадки в километре от него и обратного рейса, нам будет мало. Мы твердо решили провести несколько ночей подле огнедышащего Толбачика.

Это извержение начисто убило все то, чем Толбачик славился раньше. Главной его достопримечательностью был Толбачинский Дол: пещеры, большой Красный конус на месте прорыва лавы в 1975 году, выжженный лес, две базы вулканологов, которые служили туристическими приютами. Вот это все было сожжено во время нового извержения: открылись две новые трещины, откуда полилась лава.

Нас высадили в километре от нее. Мы разбили там лагерь и пошли ближе — в конце концов, я оказался примерно в 150–200 метрах от извержения. Чувствовал жар лавы, видел, как она булькает в жерле, а эти «бульки» вылетают, застывают в воздухе и приземляются уже камнями — вулканическими бомбами.

Каждые 10–15 секунд мы словно слышали орудийный выстрел — пугающе громкий, сотрясающий все вокруг. С каждым выстрелом вулкан выплевывает куски лавы, которые приземляются рядом с тобой камнями, то и дело вылетает пепел — и ветром его несет прямо в лицо. Этот пепел я потом выгребал отовсюду: из техники, карманов, глаз, носа, носков. На мне было четыре слоя одежды, и он каким-то образом оказался под ней.

Вулканический пепел ничуть не напоминает сигаретный или какой-то еще в этом роде. Он похож на пемзу — маленькие крупинки, смесь песка и каких-то иголочек, непрозрачный, скалисто-серого цвета. Кусочки покрупнее — вспененные, как губка. Извергающийся вулкан выбрасывает очень много шлака, который покрывает все вокруг: опускаешь в эту не успевающую остыть массу ногу — и она дымится. Это не метафора: мой коллега на полном серьезе остался без подошвы, после того как опустил ногу в горячий шлак — оказалось, что ботинки на клею не приспособлены для таких жарких переделок.

Ночью извергающийся вулкан выглядит совсем не так, как днем. Лавовый поток днем — это что-то темное с красными прожилками. Ночью — раскаленная патока, которая медленно течет по долине. Как мед, только сжигающий все вокруг. То и дело над величественной медвяной рекой разносится грохот канонады. Мы спали в палатке, и после каждого вулканического «буха» ее стенка ложилась нам на лица.

Тем не менее, мы все же устроились спать. Сказывалась усталость: это же зимняя Камчатка, мы ходили по очень глубокому снегу, продираясь через пепловый наст, барахтаясь в шлаке. К тому же температура воздуха была около 30 градусов мороза — там, где мы ночевали, в километре от извержения, это очень чувствовалось. Так что в конце концов мы заснули, — хотя кажется, что это невозможно, когда в километре от тебя бушует вулкан.

На следующий день за нами прилетел вертолет — хотя мы планировали задержаться тут подольше, запасшись провизией и газом еще на три дня. Но люди, прилетевшие из Лазо, были неумолимы: идет серьезная непогода, и если мы не улетим сейчас, потом забрать нас уже не смогут.

Встреча лицом к лицу с вулканом — это повод почувствовать себя тем самым «маленьким человеком». Мне не было страшно — я был восхищен. Мы стояли там, рядом с вулканом, со всеми своими технологиями, вертолетами, айфонами, ноутбуками и объективами — и были ничем, ничтожной крупицей  по сравнению с ним. В такие моменты понимаешь: сейчас Атлант немного поведет плечами — и нас не станет.

Я готов на многое ради удачной фотографии. Например, чтобы снять рассвет, мы карабкались по ледяному склону, из которого торчат ледяные же камни: сто не воспринимается как риск, превращаясь во всего лишь преграду к удачному ракурсу. Хотя, разумеется, там было множество опасностей — что называется, не пытайтесь повторить.

Вулканические бомбы, трещины, куда можно провалиться, — это не шутки. Но я как-то убедил себя, что если бомба упадет на голову, она убьет меня сразу, и мучиться я не буду.

Мой коллега подходил к лаве очень близко, меньше 100 метров — на мой взгляд, он совершенно сумасшедший, это табу. Стоя на 50 метров дальше, я уже чувствовал дрожь земли, жар, испарения и ветер с пеплом. Там, где стоял он, реально можно было умереть: от бомбы на голову весом 5-10 килограммов не спасет никакая каска. Я очень хотел пойти за ним, но остановил себя. Точнее, не совсем так: в какой-то момент холод по спине говорит тебе «остановись».