Мосты над Балканами

С давних времен боснийские мусульмане, католики и православные жили вместе. И говорили на одном языке — сербском. И вдруг, в начале 90-х, — распад Югославии, гражданская война и взаимная вражда. Пасторальной югославской провинции дорого обошлась независимость, а что с ней теперь делать — никто не знает. Перемешанные жители Боснии и Герцеговины за несколько лет расслоились как вода, спирт и масло. Здесь даже нет президента, а лишь верховный президиум, члены которого, по одному от каждой этнической группы, председательствуют по очереди. Но решения должны принимать совместно, что крайне сложно, ведь интересы этих групп различаются.

 

Внутри Боснии и Герцеговины, как в матрешке, есть еще одна страна — православная Республика Сербская. Автономная, почти независимая, надеющаяся на Россию и мечтающая присоединиться к Республике Сербия, до которой рукой подать через полупрозрачную границу. И есть Боснийская Федерация, где живут мусульмане, дружбы с которыми ищут исламисты и мигранты из Азии и Африки. И здесь же обитают католики-хорваты, ориентированные на Евросоюз.

 

 

ТРЕБИНЕ: БУДЕМ ЖИТЬ!

На главной площади в центре Требине, что в Восточной Герцеговине, в тени могучих платанов образовался стихийный рынок. Всё как у нас в 90-х: продают дешевую турецкую одежду из клетчатых баулов, а еще козий сыр и сливовицу в бутылках без этикеток. И табак — сербы дымят, как древние «жигули» в городской пробке. Курить и выпивать в общественных местах здесь не запрещено. Да и кто им запретит, ветеранам войны?

 

На окраине города сохранился монастырь XIV века Тврдош, что означает «твердыня», «крепость». Сербы уважают согласные буквы, составляя из них замысловатые конструкции. Что касается монастыря, то здесь делают лучшее вино в республике, а может, и на всех Балканах. Главный сербский тост — «Живели!» — переводится как «Будем жить!». Во время войн монастырь Тврдош разрушали несколько раз, но затем — с молитвой и здравицами — отстраивали заново, и сегодня монастырская винодельня выдает 1,5 миллиона литров вина в год. 

 

Вино пьют сербы и хорваты, мусульмане в этом деле плохие помощники. После боснийской войны в центре Требине отстроили заново мечети, а мусульманам разрешили вернуться в город. «Так вы теперь дружите или нет?» — спросил я молодого сербского трэвел-блогера Роберта Десешина. «У меня есть друзья среди хорватов и мусульман, но если Босния будет участвовать в чемпионате мира по футболу, у нас в городе никто не станет смотреть. Мы болеем за Сербию», — ответил он.

Чтобы никому не было обидно, все надписи в стране дублируются на трех языках — сербском, хорватском и бошнякском. За некоторыми исключениями это один язык, правда, хорваты и мусульмане-бошняки предпочитают латиницу, а сербы — кириллицу. 

 

В Боснии и Герцеговине выпускается два вида купюр в 10 конвертируемых марок. На одних изображен сербский поэт Алекса Шантич, а на других — бошнякский поэт Махмедалия Диздар. Какими хотите, такими расплачивайтесь: если не считать портретов, купюры одинаковые и свободно принимаются всюду.

 

 

ВЫШЕГРАД И ДРВЕНГРАД: ЧЕРЕЗ ГРАНИЦУ

Самый былинный из боснийских городов — Вышеград, прославленный в книге нобелевского лауреата Иво Андрича «Мост над Дриной», художественной летописи города, выросшего из скромной деревеньки благодаря еще одному мосту — построенному турками на реке Дрина. Великий османский визирь Мехмед-паша родился в сербской семье. Ребенком его забрали турецкие вербовщики и отдали в янычары. В результате принявший ислам серб дослужился до высочайшего поста в Османской империи. На память о себе Мехмед-паша строил на родной земле мосты и бесплатные караван-сараи для путешественников.

 

Мост XVI века так и стоит. На нем сажали на кол преступников, рубили головы повстанцам-гайдукам. А в мирное время он служил чем-то вроде клуба: здесь собирались горожане для обсуждения новостей или чтобы полюбоваться на текущую Дрину. 

В честь Иво Андрича сербский режиссер Эмир Кустурица основал прямо в центре Вышеграда еще один город — Андричград, став его мэром. И на правах мэра открыл в нем кинотеатр-мультиплекс «Долли Белл», где можно посмотреть хорошие фильмы. Название взято из фильма Кустурицы «Помнишь ли ты Долли Белл?», а на фасаде мозаикой выложены изображения знаковых для сербской культуры персонажей. 

 

 

Слева — революционеры из «Молодой Боснии», впереди 20-летний Гаврило Принцип, убивший наследника австро-венгерского престола эрцгерцога Франца Фердинанда, в результате чего началась Первая мировая война. Для сербов Гаврило Принцип не террорист, а герой, боровшийся за независимость Боснии от австрияков и мечтавший воссоединить ее с Сербией. Его именем называют улицы, а его портреты на футболках и магнитах встречаются в республике повсеместно. 

 

Вышеградцы, по мнению Иво Андрича, особой любви к политике не испытывают, предпочитая тратить жизнь на удовольствия и мотовство, что и всем советуют. Недалеко от моста Мехмед-паши открыты рестораны, где можно попробовать жареную курицу, обернутую в ветчину, котлету-плескавицу, сосиски-чевапчичи и выпить вина. А потом прокатиться на кораблике по Дрине и под сливовицу и сербскую песню «Тамо далеко» проплыть под тем самым мостом.

 

В квартале Андричград на углу улицы Молодой Боснии и площади Николы Теслы, рядом с кинотеатром «Долли Белл», работает посластичарница (кондитерская) «Сецесия». Название кафе означает «выход из состава государства», «независимость». Боснийские сербы по отношению к Боснии — сепаратисты, и они этого не стесняются. В кафе висят — черные на зеленом — огромные портреты великих борцов за независимость. Здесь лидер индейцев-апачей Джеронимо, гуру ненасильственного сопротивления британцам Махатма Ганди, кубинский бородач Фидель Кастро, вечно молодой Че Гевара, а пятый портрет… Владимира Путина.

За столиком я увидел Эмира Кустурицу, который пил кофе с женой и дочкой: в Андричград режиссер приезжает по работе, а живет в деревне Дрвенград, что неподалеку. Юридически Дрвенград (также известный как Кюстендорф или Мечавник) — это Республика Сербия, то есть другая страна. Режиссер не ездит через границу на машине, у него личный вертолет.

 

В Дрвенграде три десятка исторических домов, которые Кустурица собирал по стране. Разбирал их и привозил по бревнышку, а потом собирал заново. Получилась живая коллекция деревенского антиквариата, разбавленного для антуража ретроавтомобилями. Их режиссер тоже любит, но в своих фильмах норовит распилить, переделать, поставить на рельсы или запрячь лошадьми.

 

В деревне есть площадки для занятия спортом и проведения кинофестивалей. В обычное же время это что-то вроде курорта. В каждом домике сдаются комнаты, небольшие, но комфортные. Гуси и свиньи посетителям не предоставляются, нужно приезжать со своими. Под утро горную долину заволакивает туман, чуть отступающий с восходом солнца, и деревня оживает щебетом китайских туристов. А что вы думали? Фильмы Кустурицы смотрят везде!

 

 

САРАЕВО И ЯХОРИНА: ВОЗРОЖДЕНИЕ НА ОСКОЛКАХ 

Исторический район Башчаршия в Сараево — это восточный базар с ресторанами и лавками, благоустроенный и модный. В его центре сохранился питьевой фонтан XIX века, возле которого всегда много голубей. Местные жители любят прийти сюда с пакетом зерна или хлебом, чтобы покормить птиц. Пешеходную улицу Ферхадия пересекает белая линия с подписью: «Здесь встречаются две культуры». К востоку от линии — мечети, к западу — соборы. 

 

Если продолжить эту линию на юг и пойти по ней, то через несколько минут можно выйти к Латинскому мосту. Именно здесь Гаврила Принцип расстрелял в упор Франца Фердинанда с женой. На перекрестке у моста стоит копия автомобиля эрцгерцога, а в угловом доме открыт музей «Молодой Боснии». К сербским революционерам в Сараево относятся сдержанно — в Первой мировой погибла треть населения города. Да и в боснийскую войну городу досталось от сербов. Если вообразить пресловутый балканский узел как что-то материальное, то на Латинском мосту вы в самом его центре.

 

Здесь, как в других городах Боснии, сильна «Тито-ностальгия», воспоминания о благополучной жизни в Югославии. Всюду можно найти магнитики или открытки с портретом маршала и надписью «Josip Broz dobar skroz», дескать, всем был хорош маршал, вот бы его вернуть!

 

 

«Югославия была лучшей страной в Европе. У всех была работа. Цены низкие, медицина и учеба бесплатно. Мы жили намного богаче, чем СССР. Югославский паспорт был одним из самых ценных, даже лучше, чем швейцарский. С ним можно было путешествовать и по Восточной Европе, и по Западной. Мафиози платили любые деньги, чтобы купить такой», — разговорился со мной седой мужчина в кафе, мусульманин.

 

Город сильно пострадал во время осады 1992–1996 годов. Его атаковала югославская армия, потом сербская. Кто больше неправ, пусть разбираются историки. Время было трудное: в городе орудовали националистические банды, с гор велись обстрелы.

 

«Когда шла война, мне было семь лет. Мы с родителями жили в Сараево, и блокаду я хорошо помню», — рассказывает молодой Нено. Теперь он работает гидом, водит пешие экскурсии и показывает иностранцам шрамы войны.

 

«Вот сюда попала граната. Видите дыры на асфальте? Они называются «сараевские розы». А вот на этой стене следы от шрапнели… Мама даже в войну хотела выглядеть красивой. Носила туфли на высоком каблуке. Работала возле гостиницы «Холидей», вон там. Чтобы попасть домой, ей нужно было пробежать по дороге. А с еврейского кладбища на холме стреляли снайперы. По дороге туда и обратно ходил бронетранспортер, как трамваи сейчас. Специально, чтобы можно было спрятаться за ним и пройти опасный участок. Но нужно было его ждать. Если времени не было, мама снимала туфли и бежала босиком, надеясь, что снайпер не успеет прицелиться».

 

Боснийцы высокие, крепкие. Здесь любят спорт, особенно теннис, баскетбол и водное поло. И зимние виды спорта тоже. В 1984 году в Сараево проходили зимние Олимпийские игры — впервые в социалистической стране. Большую часть медалей собрали спортсмены из СССР и ГДР — но одну медаль завоевал и югославский лыжник.

 

Недалеко от Сараево сохранились горные курорты, где проходили соревнования. В Белашнице катались мужчины, в Яхорине — женщины. От Сараево до обоих курортов примерно одинаковое расстояние — по 35 километров. Никто не мог предположить, что спустя несколько лет жизнь благополучных и вроде бы счастливых югославов так резко изменится. Через оба курорта прошла линия фронта. Каждая из сторон стремилась контролировать высоту: чем выше поставишь пушки, тем дальше будут стрелять. По бобслейной трассе шла линия фронта, от трассы остались лишь поваленные опоры. 

 

 

Но курорт Яхорина ожил снова. Под горой гудят модные рестораны и комфортабельные гостиницы. На входе постояльцев встречает фигура волчонка Вучко, олимпийского талисмана — замотан в шарф, морда длинная, глаза хитрые. Зимой Яхорина особенно популярна и может принять до 17 тысяч гостей. А чтобы курорт не пустовал летом, построили аттракцион — «планинский боб», то есть трассу с тележками на колесиках, наподобие американских горок. Длина трассы более 2 километров. Наверх тащит подъемник, а вниз летишь на тележке, круто поворачивая, ухая в ямы, пролетая через лес, и, разогнавшись как олимпийский чемпион, вдруг упираешься в очередь из таких же тележек с туристами. Что ж, в этом случае можно посвятить время созерцанию и полюбоваться горными видами. 

 

 

МОСТАР: СТОЛИЦА СКАКАЧЕЙ

Еще одна граница между мирами пролегает в Мостаре. Он был так назван в честь моста XVI века. Туркам нравилось строить мосты: и для спасения души хорошо, и для переброски войск удобно. Мостарский мост уникален тем, что 500 лет подряд с него прыгают бесстрашные скакачи. «Скок» — на сербском «прыжок». Расстояние до воды — около 25 метров. Не каждый на такое решится. Сигать в холодную воду за деньги придумали мусульманские подростки. А позже это стало традицией, которую тщательно берегут.

 

Даже во время войны 1993 года, когда хорваты обстреливали мост, скакачи продолжали прыгать. Чтобы сохранить мост, его укрывали резиновыми покрышками. От плотной резины гранаты и мины отскакивали. Но не всегда. Теперь жутковатые фотографии военных лет продают туристам, а мост — как новый, и не поверишь, что от него оставался чуть ли не скелет.

В башенке возле моста есть кафе. Не туристическое, а секретное. Его нет ни на картах, ни в путеводителях, даже вывески нет. Но попасть внутрь можно, если вас пригласят. Это крошечное кафе принадлежит профсоюзу скакачей. Из его окон открывается самый лучший вид на мост. Управляет заведением 52-летний Мостафа.

 

«Кафе построили вместе с мостом, ему 500 лет. Это второе по возрасту кафе-бар в Европе. Здесь пил кофе сам Франц Фердинанд! Здесь гостили Паваротти, Орсон Уэллс, немецкий кайзер и группа U2», — уверяет Мостафа, выставляя на стол маленькие чашки. Может, преувеличивает, а может, и нет. В войну он находился в городе, а после уехал в Италию и жил там, пока не соскучился по родине.

 

«В Европе только говорят про гуманизм, но гуманности там нет, — считает Мостафа. — Все должны бежать куда-то, у них нет времени посидеть и поговорить. А здесь время есть. Утром я иду на работу, по пути встречаю два десятка знакомых, со всеми здороваюсь».

 

Периодически в кафе заходят крепкие парни в плавках, что-то выпивают и уходят обратно на мост, работать. Прыжки — их основное занятие. Один зазывает туристов и собирает деньги, другой прыгает. Потом меняются. В среднем за прыжок получают по 35 евро. Сейчас в профсоюзе восемь человек, все мусульмане.

 

«Эти люди — душа моста, — продолжает Мостафа. — Без них он что? Мертвый камень. Они хранят традицию. Берегут его, чистят, воров отгоняют. Мы дружно живем. У меня сестра замужем за сербом, мы вообще с сербами дружим. У них взгляды более социалистические. Они за справедливость, как и мы. А с националистами, фашистами и экстремистами я за один стол не сяду».